Павлиньим хвостом распущу фантазию в пестром цикле, душу во власть отдам рифм неожиданных рою. Хочется вновь услыхать, как с газетных столбцов зацыкали те, кто у дуба, кормящего их, корни рылами роют.
На острове моих воспоминаний Есть серый дом. В окне цветы герани, ведут три каменных ступени на крыльцо. В тяжелой двери медное кольцо. Над дверью барельеф - меч и головка лани, а рядом шнур, ведущий к фонарю. На острове моих воспоминаний я никогда ту дверь не отворю.
Мои поля сыпучий пепел кроет. В моей стране печален страдный день. Сухую пыль соха со скрипом роет, И ноги жжёт затянутый ремень.
В моей стране — ни зим, ни лет, ни вёсен, Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей. Там круглый год владычествует осень, Там — серый свет бессолнечных лучей.
Там сеятель бессмысленно, упорно, Скуля как пёс, влачась как вьючный скот, В родную землю втаптывает зёрна — Отцовских нив безжизненный приплод.
А в шалаше — что делать? Выть да охать. Точить клинок нехитрого ножа Да тешить женщин яростную похоть, Царапаясь, кусаясь и визжа.
А женщины, в игре постыдно-блудной, Открытой всем, все силы истощив, Беременеют тягостно и нудно И каждый год родят, не доносив.
В моей стране уродливые дети Рождаются, на смерть обречены. От их отцов несу вам песни эти. Я к вам пришёл из мертвенной страны.
Вокруг меня кольцо сжимается, Неслышно подползает сон... О, как печально улыбается, Скрываясь в занавесях, он! Как заунывно заливается В трубе промерзлой - ветра вой! Вокруг меня кольцо сжимается, Вокруг меня Тоска сплетается Моей короной роковой.
Повернувшись спиной к обманувшей надежде И беспомощно свесив усталый язык, Не раздевшись, он спит в европейской одежде И храпит, как больной паровик. Истомила Идея бесплодьем интрижек, По углам паутина ленивой тоски, На полу вороха неразрезанных книжек И разбитых скрижалей куски. За окном непогода лютеет и злится... Стены прочны, и мягок пружинный диван. Под осеннюю бурю так сладостно спится Всем, кто бледной усталостью пьян. Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету, Отчего ты так страшно и тупо устал? За несбыточным счастьем гонялся по свету Или, может быть, землю пахал? Дрогнул рот. Разомкнулись тяжёлые вежды, Монотонные звуки уныло текут: «Брат! Одну за другой хоронил я надежды,Брат! От этого больше всего устают. Были яркие речи и смелые жесты И неполных желаний шальной хоровод. Я жених непришедшей прекрасной невесты, Я больной, утомлённый урод». Смолк. А буря все громче стучалась в окошко. Билась мысль, разгораясь и снова таясь. И сказал я, краснея, тоскуя и злясь: «Брат! Подвинься немножко».
Жизнь бесцветна? Надо, друг мой, Быть упорным и искать: Раза два в году ты можешь, Как король, торжествовать...
Если где-нибудь случайно, - В маскараде иль в гостях, На площадке ли вагона, Иль на палубных досках, - Ты столкнешься с человеком Благородным и простым, До конца во всем свободным, Сильным, умным и живым, Накупи бенгальских спичек, Закажи оркестру туш, Маслом розовым намажься И прими ликерный душ! Десять дней ходи во фраке, Нищим сто рублей раздай, Смейся в горьком умиленьи И от радости рыдай...
Раза два в году - не шутка, А при счастье - три и пять. Надо только, друг мой бедный, Быть упорным и искать.
Итак - начинается утро. Чужой, как река Брахмапутра, В двенадцать влетает знакомый. «Вы дома?» К несчастью, я дома. В кармане послав ему фигу, Бросаю немецкую книгу И слушаю, вял и суров, Набор из ненужных мне слов. Вчера он торчал на концерте — Ему не терпелось до смерти Обрушить на нервы мои Дешевые чувства свои.
Обрушил! Ах, в два пополудни Мозги мои были как студни... Но, дверь запирая за ним И жаждой работы томим, Услышал я новый звонок: Пришел первокурсник-щенок. Несчастный влюбился в кого-то... С багровым лицом идиота Кричал он о «ней», о богине, А я ее толстой гусыней В душе называл беспощадно... Не слушал! С улыбкою стадной Кивал головою сердечно И мямлил: «Конечно, конечно».
В четыре ушел он... В четыре! Как тигр я шагал по квартире, В пять ожил и, вытерев пот, За прерванный сел перевод. Звонок... С добродушием ведьмы Встречаю поэта в передней Сегодня собрат именинник И просит дать взаймы полтинник. «С восторгом!» Но он... остается! В столовую томно плетется, Извлек из-за пазухи кипу И с хрипом, и сипом, и скрипом Читает, читает, читает... А бес меня в сердце толкает: Ударь его лампою в ухо! Всади кочергу ему в брюхо!
Квартира? Танцкласс ли? Харчевня? Прилезла рябая девица: Нечаянно «Месяц в деревне» Прочла и пришла «поделиться»... Зачем она замуж не вышла? Зачем (под лопатки ей дышло!) Ко мне направляясь, сначала Она под трамвай не попала? Звонок... Шаромыжник бродячий, Случайный знакомый по даче, Разделся, подсел к фортепьяно И лупит. Не правда ли, странно? Какие-то люди звонили. Какие-то люди входили. Боясь, что кого-нибудь плюхну, Я бегал тихонько на кухню И плакал за вьюшкою грязной Над жизнью своей безобразной.
Голова моя — темный фонарь с перебитыми стеклами, С четырех сторон открытый враждебным ветрам. По ночам я шатаюсь с распутными пьяными Феклами, По утрам я хожу к докторам. Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности, Разрази меня гром на четыреста восемь частей! Оголюсь и добьюсь скандалезно-всемирной известности, И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется, У меня темперамент макаки и нервы как сталь. Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется И вопит: «Не поэзия — шваль!»
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии, Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ, Прыщ с головкой белее несказанно-жженной магнезии И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы! Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу. Кто не понял — невежда. К нечистому! Накося выкуси. Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пяткам! Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,| Зарифмую всё это для стиля яичными смятками И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...
Неспокойно сердце бьется, в доме все живое спит, Равномерно, безучастно медный маятник стучит… За окном темно и страшно, ветер в бешенстве слепом Налетит с разбега в стекла — звякнут стекла, вздрогнет дом, И опять мертво и тихо… но в холодной тишине Кто-то, крадучись, незримый приближается ко мне. Я лежу похолоделый, руки судорожно сжав, Дикий страх сжимает сердце, давит душу, как удав… Кто неслышными шагами в эту комнату вошел? Чьи белеющие тени вдруг легли на темный пол? Тише, тише… Это тени мертвых, нищих, злых недель Сели скорбными рядами на горячую постель. Я лежу похолоделый, сердце бешено стучит, В доме страшно, в доме тихо, в доме все живое спит. И под вой ночного ветра и под бой стенных часов Из слепого мрака слышу тихий шепот вещих слов: «Быть беде непоправимой, оборвешься, упадешь И к вершине заповедной ты вовеки не дойдешь». Ночь и ветер сговорились: «Быть несчастью, быть беде!» Этот шепот нестерпимый слышен в воздухе везде, Он из щелей выползает, он выходит из часов — И под это предсказанье горько плакать я готов!.. Но блестят глаза сухие и упорно в тьму глядят, За окном неугомонно ставни жалобно скрипят, И причудливые тени пробегают по окну. Я сегодня до рассвета глаз усталых не сомкну.